Что-то мысли все засуетились, как решил приступить к изложению этой истории. С чего начать не сориентируюсь…
То ли с того, что у меня в то время нарисовался кризис среднего возраста, и поэтому казалось, что срочно нужна какая-то встряска, чтобы кризис не разросся как инфекционная болезнь по всему организму и не заразил всех окружающих.
То ли с того, что я считал своими корнями Кавказ, потому что мой дед по отцовской линии родом из Владикавказа, и жил на Тбилисской улице в доме 13, из окна которого через темный сад на небосклоне вырисовывался двугрудый красавец Эльбрус. Бабушка же моя по отцу была дочерью Артемия Подгорного, атамана терских казаков станицы Ермоловская, ныне Алхан-Кала, пригорода Грозного.
То ли с того, что на новом месте работы я познакомился и очень дорожил жизненными и профессиональными советами и наставлениями заведующего хирургическим блоком, хирургом, что называют от Бога, чеченцем Висалием.
То ли с того, что шла вторая Чеченская война, на которой гибли наши ребята, как опилки, брошенные в пламя. Война, на которой российскими танками сравнивали могилы на кладбище, где похоронены были тысячи православных, в том числе семья атамана Подгорного и дочь его – моя бабушка. И мне нестерпимо захотелось поклониться их праху и помянуть их не только на панихиде, а на земле, на которой они жили, в Алхан-Кале.
Все сошлось воедино в тот день, ничего не предвещающий, обычный слякотный, осенний день сентября.
В конце дня в эндоскопическое отделение слетались хирурги как пчелы на мед (не стал их сравнивать с другими известными в народе насекомыми, которые тоже слетаются – это же хирурги, трудящиеся без устали, именно, как пчелы). С общей хирургии, с дистанционной литотрипсии, отделения урологии врачи приходили к нам после операций поделиться дневными новостями и покурить. Это свободное задымленное пространство с заднего входа в эндоскопию и было тем самым привлекательным тихим и укромным местом, где никогда не ходила нога, и никогда не засматривал глаз проверяющего.
Первый, и гораздо раньше всех остальных пришел Висалий. Худющий, с орлиным носом, всегда гладко выбритый и хорошо пахнущий, но с неизменной длины рыжими густыми усами, аккуратно подстриженными и четко занимающими пространство над верхней губой. В наглаженной и накрахмаленной рубашке, непременно повязанным с замысловатым рисунком и цветом галстуком в, казалось, зацементированном воротнике, в котором ютилась тоненькая жилистая шея, управляющая головой с вселенской мудростью, он входил и перехватывал взгляды всех своим орлиным взором, все разговоры прекращались, он становился душой компании, заводилой и тамадой.
Закурив, он продолжал молчать. Мы были с ним пока одни. Представлялось, что он где-то далеко, у себя в горах, скачет на вороном коне, с развивающейся гривой. Нет, это просто осенний ветер, холодный ветер задул в наше приоткрытое окно. Он очнулся, увидел меня и как будто этому удивился.
«Помнишь Ибрагима», – спросил он меня.
«Дедушку Ибрагима?»- уточнил я.
«Ну, наверное, еще раз привезет его на лечение», – подумал я.
Это был очень известный старейшина одного из чеченских тейпов Готиговых из Гудермеса. Старенький седой дедушка, с помутневшей катарактой на одном глазу, которая мешала ему сосредоточить взгляд на разговаривающим с ним человеком, и из-за этого создавалось впечатление, что дедушка смотрит как-то сквозь тебя и становилось немного жутковато. Обычно слева и справа от него стояли крепкого телосложения молодые джигиты, что добавляло также некоторого напряжения при беседе, но это только в начале разговора, и то те, кто не знал дедушку Ибрагима. Я думаю, что это была не охрана, а просто внуки или правнуки, в качестве уважения и предвосхищения всех его желаний они находились подле него, да и помогали они ему при передвижении. Передвигался он исключительно на коляске, и не потому, что он был немощен в теле, напротив, он крепко и уверенно жал руку при встрече. У дедушки Ибрагима к его 90 годам развилась жуткая бронхоэктатическая болезнь, да, еще двусторонняя. Это болезнь подразумевает мешотчатые расширения бронхов, которые уже не могут самостоятельно очищаться от мокроты и в них скапливается огромное количество бронхиального секрета. Вязкий секрет загнаивался, приводил к воспалению, он заполнял все просветы бронхов и возникала жестокая одышка из-за нехватки воздуха, которая и лишала человека перемещаться самостоятельно в пространстве. Одно спасение при таких состояниях – аспирация и удаление этого секрета и гноя с помощью отсоса при выполнении лечебных санационных бронхоскопий, добавления в легкие через бронхоскоп специальных ферментов, которые разжижали бы бронхиальный секрет, что позволяло хоть немного в течение дня после лечебных процедур откашливать его самостоятельно. Что мы и выполняли в нашем эндоскопическом отделении курсом от 5 до 9 сеансов через день в регулярные заезды в наш город дедушкой Ибрагимом.
Так как Висалий был главой чеченской диаспоры в нашем городе, и родом был из Гудермеса, к нему часто заезжали и обращались за помощью его земляки. Ну, а во время войны, сами понимаете, какая бронхоскопия в Гудермесе….
Так я и понял, что надо готовить бронхоскопический кабинет под расписание процедур дедушке Ибрагиму, которого уже полюбило все наше отделение за его мягкость, терпеливость и чрезвычайное уважение, и благодарность не только врачам, но и всей команде – медсестрам, санитаркам, медрегистраторам, медстатистам.
«Не сможет он этой осенью приехать… Старый стал, ослаб, да и дыхательная недостаточность нарастает, ты ж понимаешь…» – начал Висалий издалека,- «хотели его определить в Махачкалу в госпиталь, так отказался…» Я молчал, слушал его и не мог понять, – «Посоветоваться, что ли хочет со мной, что делать дальше…»
«Ибрагим говорит, что жить осталось немного, довериться может только тебе в последний раз»,- сказал Висалий и взял долгую паузу. Я молчал, а в висках стучало молотом. Я ничего не понимал и не мог логически закончить его фразу. Висалий закончил ее сам, посмотрев в глаза мне: «Андрей, ехать надо тебе в Гудермес…»
Я, еще не понимая, что происходит, на автомате спросил: «Когда?»
«Завтра, а лучше сейчас, ребята уже ждут»,- ответил Висалий, хватающий коня сразу под уздцы и не ожидающий отказа. Он выглянул в распахнутое окно и махнул двум накаченным, чернявым коротко стриженым парням с богатой растительностью на подбородках. Висалий что-то сказал им быстро по-чеченски, они тут же сели в вороной 600-й «мерен» и плавно стали ретироваться к пандусу для скорой помощи у входа в травпункт.
Я начал, было, аккуратно так, препираться и искать несерьезные отговорки – где взять такое крутое оборудование в Гудермесе, кто меня сейчас отпустит при таком возросшем осеннем потоке больных, как мне оформить отсутствие, отпуск то я уже в августе отгулял, и, что я жене скажу…
Висалий тихо улыбнулся, и по-доброму, по-отечески спросил: «Ты сможешь поехать?» Висалий понимал, что он несет большую ответственность за меня, прося меня прокатиться в город во время боевых действий, и обратиться мог только к другу. Как другу, я не мог ему отказать, понимая как это важно и для него, и для дедушки Ибрагима, и кивнул уверенно: «Конечно, могу».
«Тогда собирайся. Все договорено. Главный врач разрешил взять наше оборудование под мою ответственность. Оформим тебе командировку. С женой твоей лично поговорю. Ежедневная спутниковая связь на почте, ты уже внесен в списки допуска к ней. Если будут проблемы в Гудермесе, там стоит под парами армейский вертолет, живо тебя вывезут оттуда. Ну и потом, ты же спецназовец, не все еще забыл», – неудачно в конце пошутил Висалий.
Мы быстро собрали все необходимое оборудование, расходные материалы, дезсредства, лекарства и забили до отказа багажник «мерена», пыхтящего на холостом ходу возле входа с торца нашего корпуса.
Расставание и объяснение с супругой были меньше 10 минут. Сказал, что надо ехать, что пусть подойдет завтра на работе к Висалию, он подробно все объяснит. Сухо с моей стороны, без эмоций и объятий. В ее глазах появилась влага, собирающаяся в блестящие полоски на щеках и падающая на пол острыми стекляшечками. Два мелких сына вышли из своей комнаты, понимая, что что-то происходит, недоступное их детскому сознанию, встали у двери и вопросительно смотрели то на меня, то на плачущую маму. Я потрепал обоих по голове, велел ухаживать и помогать мамке, взял дорожную сумку со сменным бельем и вылетел на улицу, не закрыв дверь, предоставив это сделать моим домашним. Ком в горле душил меня…
Пока ехали, в районе Волгограда, я позвонил Висалию и попросил его не оставить мою семью, если что случиться со мной. «Что с тобой случиться?» – рассердился он в трубку, – «я за тебя головой своею отвечаю, с тебя глаз не будет спускать все мужчины тейпа, ты ни одного шага не сделаешь один», – успокаивал меня Висалий. Но тревога все равно витала вокруг меня.
©